Кому интересно, что там дальше было, вздох читайте здесь.
==Это не все, это первый кусок==
Сужета нет, эротики нет, физики нет, персонажи нагло а также
Идей нет тоже.
Саммари: Майор наконец-то
тут вступление, кто читал - проматывай
ИНТЕРМЕДИЯ. FUTURE PAST DETERMINED
- Ман. Хуман. Чело-век. Что за название такое? Что обозначает? – спрашивает пришедшего с дарами от народа хуманов говорящий по вопросам территорий Хи Шрао Хииргруа.
Чрезвычайный и полномочный посол Объединенных Наций дипломатично, но несколько натянуто улыбается. Трудно сохранять самообладание, когда на тебя вот так рычат. (И когда ты сидишь, не доставая до пола ногами, а собеседник все равно возвышается над тобой на добрые три фута.) К счастью, господин Дзиро Хакуодо неплохо подготовлен и знает, что агрессивные интонации в шрайге не равны подлинной агрессии.
- Это название моего народа, господин Хииргруа, - говорит он, чуть кланяясь, пока автоматический транслятор переводит его слова на язык расы шрао.
- Да нет. Что оно означает? - «господин» Хииргруа, длиннокосый варвар, нетерпеливо улыбается. Клыки у него подкрашены кровавым лаком. И когти тоже.
- К сожалению, - осторожно начинает посол, - мне неизвестно происхождение этого слова. Но, если вы желаете, мы могли бы позднее представить вашему правительству краткую справку по… - Транслятор затрудняется перевести «этимология»: - …происхождению нашего самоназвания.
Он даже не уверен, что у расы шрао имеется «правительство» в человеческом смысле этого слова.
- Не надо, - переводит транслятор нетерпеливый жест шрайгского «дипломата».
- Слышал? - Хи Шрао Хииргруа поворачивается к своему адъютанту, Хииргруа Шхе, сидящему на корточках в углу. - Эти ху-маны даже имени своего толком не знают. Как чейши-рра хотят, чтобы я с ними разговаривал? С существами, слова которых менее чем шум ветра?
Господин Хакуодо, чей транслятор продолжает бесстрастно переводить речь представителя Ур Шрао, чувствует, что ладони у него начинают предательски потеть. Вот из-за таких непредсказуемых мелочей и терпят неудачу межпланетные миссии. Достаточно вспомнить тот скандал с цаагнами. Но сейчас на кону стоит не просто судьба дипломатических отношений – речь идет о престиже Земли в мировом сообществе. Если шрао их признают… Если удастся приемлемо разрешить вопрос с Новой Австралией… Господин Президент ясно дал понять, что об уступкам не может быть и речи, эвакуировать колонию за такие смехотворные сроки невозможно физически да и капиталовложения… приморские титано-циркониевые россыпи… и ведь приоритет шрао во владении А-7/52 и прилегающих территорий свободного космоса никак документально не зафиксирован, но, в крайнем случае, в очень крайнем случае…
- Он застрелился, - произносит его собеседник и по голосу не поймешь, одобряет он поступок покойного посла или наоборот. - Как только прошла первая информация о масштабах резни на Земле-Семь. Заперся в кабинете – и щелк. – Очередная черешневая косточка улетает в высокую траву.
- Достойный поступок…
- Шрао бы так не сказали.
- Их этика запрещает самоубийства?
- Скорее, трусость.
***
- Послушайте, говорю, это же нонсенс. Откройте международное уголовное законодательство, главу 47-ю, и прочтите комментарий к определению геноцида: «действия, направленные на уничтожение группы людей». Лю-дей. Homo sapiens`ов. Не дельфинов, не собак и, простите, не орангутангов. И не любых разумных существ. Или в кодекс придется вносить поправку, но и в этом случае выходит нонсенс, поскольку закон, направленный на ужесточение наказания, не имеет обратной силы. Или… или стороне обвинения предстоит доказать, что эти существа тоже подпадают под определение «людей». Можешь себе представить, какая в таком случае в зале суда разразится баталия? Стратегия обвинения… нет, разумеется, это абсолютно недоказуемо, нечто вроде схоластического «сколько ангелов поместится на острие иглы?» Или «что есть человек?» Но, если в верхах сочтут, что приравнивание инопланетян к людям принесет определенные политические выгоды… помяни мое слово, докажут, как миленькие. Вытащат в эксперты какого-нибудь замшелого профессора философии… И, глядишь, через пару годков и само слово «инопланетянин» признают неполиткорректным, а потребуют писать в документах «альтернативный человек».
…Но вот подумай – сами бы они согласились, чтобы их считали «людьми»?
а тут собственно безобразия
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РЬИАРТА
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«A Cat may look at a King», – said Alice.
Lewis Carroll – Alice's Adventures in Wonderland
Lewis Carroll – Alice's Adventures in Wonderland
В лагере шумели. Прегромко. Свистели и перекликались; кажется, даже стреляли, хотя это и было строжайше запрещено.
- Ханиманн вернулся! – чуть ли не криком ответила сарринша, которую Джастин исхитрился поймать за рукав; щеки ее яблоками алели от волнения. – Вы что, не слышите? Там! Ханиманн!
- Слышать-то слышу, - пробормотал ей вслед Джастин. – Надеюсь, хоть стреляют не по нему… как его?
Кирье бейн Гаварра по кличке Ханиманн куролесил.
Да так, что пыль столбом, – разойдись, народ, дай дорогу, Талисман идет.
И Талисман шел, не встречая препятствий.
Ходили-тряслись широкие плечи; руки взлетали над головой, крутились кисти и щелкали пальцы, а ноги пытались отбить лихую дробь на центральной «улице» лагеря, но, увы, улица была покрыта не плитами и не синтом, а мелким гравием, который только летел из-под окованных каблуков.
Алуманка – танец удали и гордости, танец настоящего мужчины. Свадебный, праздничный, в честь рождения наследника. Ему аккомпанируют, хлопая в ладони и прищелкивая пальцами, да так, чтобы хлопки и щелчки перекрывали звонкие гитарные переборы; подбадривают танцора, покрикивая: «давай! жги! гоже!», отбивая руки в такт: дай-да! о, дай-дай-да!
Но никто из людей у дороги отчего-то не хлопал и не кричал. Шумный подъем, охвативший лагерь, – надо же, бригада Ханиманна вернулась! да в тот же кемп! ловки и удачливы, что сказать… - стихал. Радостные возгласы смолкали, и чем ближе к самим виновникам торжества, тем заметнее. На разлетевшихся со смешками и поздравлениями (с прибытием, Хан!) шикали: тише ты, дурной, нашел время ржать, стой молча и пасть закрой. Не видишь? – гуляет человек.
А Ханиманн все выкаблучивался, только дым коромыслом. Качалась в ухе круглая серьга, хлестал воздух (бригадир пошел юлой) дважды по девятью самоплетными хвостами-кистями алый кушак, затянутый поверх обычной защитной формы.
Йэ-эх, ходи-разговаривай! – и проход – грудью вперед, и снова дробь – зло вбивая каблуки в ни в чем не повинную дорогу.
Остальная бригада выступала следом за командиром. Двое передних несли на руках, поперек груди длинный узкий сверток, тоже алый, бархатный; последний, замыкающий, держал на весу шлем от боевого скафандра; у остальных руки были пусты и опущены…
Прямой как жердь подполковник Северин стоял посреди «улицы» и смотрел на безумную процессию немигающим птичьим взглядом.
Но до него было еще далеко – шагов пятьдесят.
А гит отплясывал, будто отрабатывал - с каменно неподвижным лицом, и глаза бригадира «Хаанима» казались не выразительней белого круга на его черной головной повязке.
«Ого! Свои к нашим подвалили».
«Камрады! Братва! С благополучным!»
Повторный прилет вольного отряда в тот же лагерь неизменно сопровождается приветственными криками и рукопожатиями. Это такая редкость при их бродячей жизни, что идет за признак удачливости; а саррин, вроде бы не верящие ни черта, ни в его бабушку, на деле суеверны не менее трофейных команд, - только что святых образов в рубках не вешают (но на груди «заступников», бывает, выкалывают, чтобы пулю отвратить), - и к чужой фортуне всяк из них приложиться не прочь.
И такая удача – вживе увидеть знакомое лицо, узнать, что твой случайный сосед, собутыльник или попутчик и вправду вернулся, да узнать самому, а не через «фронтовую почту», что идет от лагеря к лагерю, от базы к базе, переносимая снимками, письменными весточками, а то и вовсе изустно (и всяк попутный для нее почтарь): видели, вроде бы видели, пересеклись как-то раз…
да в одной операции! – они там, а мы рядом, позывные «Шторм», они? ну?…
точно говорю, сели они на Болоте, залетали когда-нибудь туда?...
кажется, их отряд потерял кого-то, а кого и скольких, наверняка не скажу, но поминали крепко, все до порток и оружия спустили, ну, может, и не до порток, но за так не пили, хоть им и предлагали и наливали, ни-ни, говорят, корабль заложим, честь свою заложим, но память пропьем…
в труповозке везли… почему мертвого? вполне себе живого, просто транспорта другого не попалось…
какой, говоришь? бритый, а на подбородке шрам? сеструха, ты это… там таких половина народу, чего поконкретнее вспомни… «Саха» на пальцах выбито? а-а, этот… так бороду он отпустил.
Встретил знакомого – и невольно легчает на душе: значит, не одному тебе везет; с самого начала кампании не виделись с ним – но и ты живой, и он в порядке.
Хотя, может, и думает человек про себя иначе: вредно в такой обстановке с кем-то сближаться, расточительно; сейчас случайный знакомец рядом сидит и лясы точит, а потом – амба, нету… убили, без вести пропал, только косточки и остались, а на всех не напечалишься, чего душу зря травить?… но выйти навстречу вернувшемуся отряду и поспрошать, кто, с кем и где, - это надо.
Это, наверное, святое.
Ханиманн остановился в пяти шагах от начлага.
Ух! – выдохнул. Последний залихватский щелчок, и руки упали – дотанцевал. Бригадир потянулся, словно собираясь сдернуть с головы тугую повязку, но только отер рукавом пот со лба.
- День тебе добрый, - сказал чуть отдышливо, - сэйто начальник. Примешь нас к себе?
Тишина, казалось, стояла полнейшая, хотя Джастин, благоразумно упрятавший себя во второй ряд, чтобы не отсвечиваться, отчетливо слышал, как люди вокруг переговариваются – переспрашивают и недоумевают. Но звуки словно бы отказывались идти вперед, застревали в густой толпе, и Ханиманн со своими людьми вдруг оказался окружен стеною почтительного молчания. Выглядывая из-за чьего-то голого, со свисающим полотенцем, плеча, Джастин видел Леро – тот с лагерными «полицаями» стоял чуть поодаль, за спиной Северина, а Северин молчал и, кажется, пересчитывал-перебирал «хаанитов» цепким взглядом.
Досчитал. Поджал и без того узкие губы.
- Хорошо, командир, приветствую. Палатку себе найдете, места у нас много. Если помощь потребуется, обращайтесь, сделаем все возможное. Ну, с возвращением… - И они не обнялись, но коротко пожали друг другу руки, и общее напряжение спало.
Кучерявый гит, только что шедший гоголем, отпустил себя – и разом постарел против своих сорока с небольшим: сизая многодневная щетина на щеках, мешки набрякли под глазами. У бригадира был вид человека, крепко и безрадостно запившего, и Джастин, похоже, знал, почему.
- Беда у нас, сэй Северин. Вот, похоронить надо.
- Похороним. Сочувствую, сэй Гаварра. Только ответь мне, прошу. Как солдат солдату. Как ты, разумный и опытный человек, мог сюда, в лагерь это дерьмо притащить?
- Не могу я тебе сейчас, как солдат, отвечать. Уж прости. Как человек – могу. И отвечу, если потребуется, - сказал с горечью и вроде бы без вызова, но так, что прозвучало: не перед тобой, подполковник, мне в этом деле ответ держать.
- Жаль мужика, - звучал общий приговор и неслось от человека к человеку, раздаваясь то здесь, то там, в компаниях, между своими: - Жаль мужика, как его с ума снесло.
- Бывает, люди меру теряют, но чтобы Ханиманн-талисман…?
- Жаль мужика.
Лагерь гудел растревоженным осиным гнездом:
- Эк его перекосячило, ай-яй-яй!
- А сам бы ты, сам бы?
- Да я б…! – и следовали посулы разной степени ужасности и изобретательности.
Говорили, понижая голоса, и не потому что опасались – услышат, - а потому что орать не тянуло:
- Не повезло, можно сказать.
- Жаль мужика.
Джастин в разговорах, естественно, не участвовал (за неимением в лагере «своих»), старался даже не прислушиваться к гудению, но в уши само лезло:
- Ж-жаль… ж-жаль…
- Неприятная история, - еще суше, чем обычно, бросил Северин, хотя майор Харт ни о чем его не спрашивал, а сосредоточенно терзал ножом бифштекс (к счастью, говяжий). Подполковнику, кажется, банально захотелось выговориться. А то и пооправдываться за возникший «бардак» (мелькнула мыслишка). – Этот бейн Гаварра выделяется даже на общем фоне своими выходками. По сути, это вообще не доброволец, а пират, что по виду, что по повадкам. Бандит, чьи интересы, по счастью, в чем-то совпадают с общими. В войсковых операциях он напрямую участия не принимает, федеральных властей не признает, а занимается, в основном, самодеятельностью. Фактически – разбоем, хищничеством. Если его однажды поймают и вздернут, я не удивлюсь. Хотя здесь, кажется, не вешают за пиратство.
Джастин промолчал – собеседник Северину явно не требовался, только слушатель. Майор испытывал невольную благодарность (то ли такту подполковника, то ли судьбе) за то, что вчерашний инцидент ему не припоминался. Северин внезапно послал за ним: «не отужинаешь со мной?», попробовал пошутить: «что-то ты совсем забыл земляка», и за эту неуклюжую попытку да за непривычную складку между бровей Джастин мысленно согласился выслушать все, что подполковник захочет на него вывалить.
Помалкивая.
- Удивительно, что его вообще пропустили на Территорию, - Северин рывком развернул салфетку. - К тому же, подозреваю, он способен здесь и остаться, пользуясь ситуацией. Впрочем, это будет забота уже не моя и не нашего ведомства…
«А ты, земляк, похоже, преизрядный расист», - подумал слушатель, миролюбиво пропуская колкость в адрес своего ведомства мимо ушей. – «Впрочем, для кадрового военного это вполне естественно – кастовое презрение к таким… плясунам с серьгами. К эпатажникам».
Но в итоге, как старший майор и ждал, Северин пожевал губами и все-таки выдал неохотно:
- А все же… жаль человека.
В тот вечер Джастину не спалось. Беспокойство зудело, будто комар, украдкой проникший под полог, назойливо и неясно – кровопийца вроде бы совсем рядом, но в темноте никак не разберешь, где именно, и не прихлопнешь.
А ведь в таком прекрасном настроении он сегодня (еще сегодня? лень подняться и посмотреть…) проснулся – чистенькое, умытое дождем утро… уже привычная, ленивая мысль – не надо никуда спешить, а накануне… Господи ты боже, до какого сумасшествия люди доходят. Вчерашняя история с тяни-толкаем и усекновением головы поутру обратилась чудной, дичайшей нелепицей, о которой стоило поскорее забыть – до лучших, по крайней мере, времен. (И забыл бы, не привыкать.) А начальственный разнос Леро, если рассудить, он устроил совершенно заслуженно; нехорошо, когда такие вещи спускают на тормозах, панибратство с «подопечными» допустимо лишь до определенной черты, за которой начинается уже попустительство и соучастие. С вольняг тут взять нечего, дикие люди, разбойничьи нравы, но офицер! ответственный за безопасность! какой пример подчиненным! воинская честь! – и старший майор довольно заухмылялся. Очень похоже вышло на сентенции, регулярно изрекаемые майором госбеза Хирамом Цатти, коий майор попортил «сэю военному советнику» немало кровушки своими претензиями к поведению «ваших бешенных шакалов»… но в чем-то чертов лувиец был прав. Отмалчиваться никак не стоило.
Неприятная история еще царапала, но блаженное безделье врачевало эту царапину лучше любого бальзама.
И вот после такого замечательного начала дня вдруг обнаруживается, что древняя армейская мудрость насчет «снаряда дважды в одну воронку», увы, работает не везде и не всегда… з-зараза.
«Нет, не пойду я никуда. Ни завтра, ни… Ни за что. Специально. В лес пойду, на побережье слетаю, но туда – ни ногой. Плевать… нанимался я тут, что ли?»
Но он все ворочался, не в силах понять, что его тревожит – странное ощущение недоделанного дела?
Предчувствие, что мирный «отпуск» стремительно накрывается, если уже не?
Или тусклый взгляд, который вонзился и засел в сознании ржавой иглой?
***
- Нашли после того контрштурма наших пленных. Сердце кровью облилось, злую смерть приняли ребята. Кости переломаны, кровоподтеки, порезы, ножами истыканы. Руки отрезали… нет, не буду я всего рассказывать. Зачем они их мучили, суки, зачем пытали? Что они им сказать могли? Да ничего, просто развлекались ублюдки. Душу отводили. Какое на хуй замирение с такими уродами? Когда тех ребят наружу на руках вынесли…
Вот насмотревшись такого, многие и начинали гранату в кармане носить, чтобы в случае чего – лишь бы не в плен. И я целый год протаскал, а теперь жалею, что струсил и не подорвался, когда свой осколок по ногам словил. Да, струсил! Вытащили меня санитары, спасли, спасибо им сердечное за это. Но только кому я теперь таким нужен, инвалид-обрубок?
***
- Огого, поймали нашу киску за писку.
- Ты погляди, как пригорюнился!
- Что, пушистый, несладко тебе? - Реплики из толпы неслись мирные и обманчиво незлобивые. Но веселости в них звучало ни на грош.
Проталкиваться сквозь толпу, на первый взгляд спрессованную, трущуюся плечами, не пришлось – перед лейтенант-полковником люди поспешно расступались, сдергивая и спихивая с дороги зазевавшихся. На миг оборачивались, и не успевшие сойти улыбки напоминали оскалы. И за спиной Северина толпа не спешила смыкаться – следом шли свободные офицеры и охрана с оружием наизготовку. Джастин тоже пристроился в кильватере, рядом со знакомым литером из интендантов. Северин заметил и коротко кивнул – словно посчитал: и вы с нами.
Вот, наконец, и первые ряды растолкались перед мерной поступью начлага. Впереди был просвет и гудел на холостых оборотах мотор контейнеровоза-погрузчика. Подполковник встал, как вкопанный; смешочки в толпе быстро поутихли. Джастин ждал, что начлаг сейчас учинит натуральную бойню – за самоуправство (грузовик ведь с посадочной угнали?) и за преступное нарушение режима безопасности (эту тварь – да прямо в лагерь), но Северин молчал. Пауза затягивалась. Наверху, в фонаре кабины маячило бледное лицо водилы, который ни в чем был не повинен: а попробуй-ка отказать в вежливой просьбе, когда тебе чуть ли не ствол к голове приставляют. Охранники, Джастин засек краем глаза, рассредоточились, как тонкой защитной пленкой отрезая толпу от погрузчика, но и сама толпа не была праздной – пощелкивали предохранители, руки оглаживали рукояти «магов» и «фрагов», хотя толку от этой ковбойской предусмотрительности при таком скоплении народу, сдавалось, будет чуть. Наушник еще на подходе взорвался истерическим писком: салят! салят! Джастин хлопнул себя по уху, подстроил предусмотрительно захваченные очки – по толпе и за ней шарили инфракрасные «указки» снайперов. Те, что за, одна за другой тухли, находя теплую точку - сердечную мышцу, печень, крупную артерию… Странно, что у шрао шкура не задымилась от сошедшихся на нем лучей.
А шкура у него оказалась непривычно пятнистая, с головы до пят. Ого, дошло, да это же синяки, гематомы! Они у духов, если и проступают, то не лиловые и не багряные, а очень темные, оттого, что кожа толще и устроена иначе, да и кровь иная, то розоватая, то словно с желчью напополам. А этот – весь как леопард. Да, сурово красавца отлупили и, похоже, неоднократно.
Честно говоря, майор ни разу не видел настолько умудоханного шрао. Искалеченных – видел, ожоговых, «нафаршированных», но свежеизбитых – никогда. Да живой ли он? Пятнистый висел неподвижно, растянутый между стойками большого погрузчика, - кровь, стекая, капала с локтей, голова болталась.
Или в обмороке? Да, дух все-таки жил и дышал – грудь поднималась, сердце (алый комок на теплограмме) трепыхался.
- Вот этот!
Ханиманн запрыгнул на платформу. Протянул бесстрашно руку – ах ты ж, черт! Ведь отхватит! Но не отхватил (хотя и дернулся), и когда саррин, вцепившись в криво обкорнанные лохмы пленного, задрал ему голову, стало понятно, почему. Поперек пасти, между зубов у шрао была предусмотрительно засунута металлическая трубка с пропущенной проволокой – импровизированный кляп. Похоже, даже шрайгским зубищам оказалось не под силу такое перегрызть.
Глаза духа здорово заплыли, но он был в сознании. Тут уж сомневаться не приходилось.
- Мда. Крепко его… - В голосе начмеда лагеря не было ни капли чувства – Тедо Санджи Кумар просто констатировал факт: пациент, объект сильно избит.
Миниатюрный главдок птицей-колибри порхал вокруг стола. Чутко трепетали пальцы в контактных перчатках – Кумар предпочитал работать по старинке, руками.
- Це-це-це… кусачки! – Инструмент послушно ткнулся в подставленную докторскую длань. – Ручонку ему придержите.
- Может, лучше нам…? – сунулся один из бойцов.
- Це-ц… не надо. Не надо, не-на-до. – Плечи дока напряглись; кусачки щелкнули, перерезая металл. За неимением надежных кандалов хааниты примотали пленного к стойкам подручным материалом, и тот глубоко ушел в мясо.
Обрезки проволоки посыпались на пол. Док приподнял «ручонку» и принялся осматривать кровавую борозду. Джастин, напросившийся в гости, с восхищением следил за докторскими манипуляциями из-за стекла смотровой. Напроситься удалось не без труда – волшебное слово «разведка» не произвело на дока Кумара особого впечатления; он даже имел странность (Джастин усомнился – наглость ли?) спросить, не боится ли сэй старший майор крови. На это сэй смиренно ответил, что несколько раз присутствовал при вскрытиях и в обморок не падал.
«Оу?»
«Иногда пятьдесят-третьи умирают в пределах Станции. Приходится их…»
«Ну, хорошо!» - прозвучало как «пеняйте на себя».
Но пенять не пришлось, работал док образцово – на изумление ловко, чисто и аккуратно. Насколько чистота и аккуратность были возможны в таком кровавом деле.
- Доктор, а он жить хоть будет?
- Что? Смеетесь? Ай-яй-яй, сэй разведчик, – и Кумар опять повернулся к металлическому столу.
Саррин был сантиметров на двадцать ниже и голову пленного тянул не вверх, а вниз, к плечу, но чувствовалось, что вырваться из его хватки духу было бы не так просто даже в здоровом состоянии - Ханиманн выглядел крепким и кряжистым, что твой дуб. Отменные природные данные. Дух иногда дергал башкой, но вяло; похоже, душа в нем еле держалась. Кровь и слюна подтекали из пасти, пачкая подбородок; ноздри спастически вздрагивали – он старался продышаться, но воздуха, похоже, не хватало, и тяжело ходили побитые бока, на которых сквозь слой мускулов чуть заметно проступали широкие, выпуклые ребра.
- Пятое справа, - аккуратная рука скользила по высокой грудной клетке, нащупывая трещины и переломы в костях под едва слышный шорох и посвист аудизации. - А тут у нас что? Уплотнение… Троакар на десять!
Заработали сервомеханизмы секционного стола, сгибая и растягивая неподвижное, инертное тело, как на дыбе. Оперблок над ним мягко развернулся и наклонился, выпуская, как оса – жало, устрашающе толстую иглу. Прицелился поточнее… (Джастин невольно сощурился).
Жало ударило: хрясть!
Вошло – беспрепятственно.
Короткие волосы слева так и остались торчать вихром – грязные, они, похоже, слиплись.
- Я бы его, падлу, цуссар цхаш сраного, за такое… - Гит замолчал, потер лицо ладонями. – В общем, слышали вы мой рассказ, вам судить, дженмены, что с этой тварью делать.
- А сам-то ты что, Хан? – донеслось из толпы. – Что ребята?
Северин по-прежнему молчал, словно предоставив наемникам вершить суд и расправу самим. Лишь правая рука за спиной все сильнее стискивала левую.
- Моя б воля… только жизнь у него всего одна, вот несправедливость какая. Я бы его, пидора, живьем ошкурил или на кол бы натянул. Или вон, - хаанит мотнул головой, - привязал бы между двух машин да порвал бы на хрен пополам. Многое нами было передумано, только жизнь у этой сволочи – всего одна.
Словно поняв человеческие слова, дух с усилием поднял голову; мутный взгляд вперился в толпу. Медленно опустились и поднялись темные веки. Голова пьяно мотнулась и запрокинулась назад – не удержал.
- Глазами лупает… понимает, что судьба решается.
- Хрен ли он там понимает.
- Эй, ушастый, фью, ты как на тот свет хочешь – целиковым или кусками?
Дрогнул кадык – дух сглотнул. Не от страха, конечно. Вряд ли он понимал хоть слово. Если вообще прислушивался.
Человеку в подобном состоянии, наверняка, было бы не до чужих раговоров.
Человеку в подобном состоянии было бы очень паршиво.
- Что ж, - очередная коновальская железка полетела в лоток, и яркий багряный кружок торакоскопического изображения на вынесенном дисплее, наконец, потух, - не вижу другого варианта, как все это зашить и положить в холод. Далее полевая медицина и ветеринария бессильны, и я lavabo manus meas, - сэй Кумар демонстративно потер руку об руку. - Причем, в буквальном смысле слова, lavabo.
***
Гул. Движение. Каждый по отдельности, кажется, стоит себе спокойно и помалкивает, но вот вместе, сообща…
Наэлектризованная, неустойчивая в своих настроениях (а настроенная отнюдь не по-хорошему) толпа колебалась на грани линчевания. Достаточно было кому-то первым нашарить и кинуть камень. Или приволочь веревку, а лучше трос – и через пару минут дух повис бы на ближайшей перекладине, выгибаясь дугой и взбивая воздух пятками. Заплясал бы. Подтягиваемый вверх в пять, в десять, в сколько понадобится пар рук.
«Покончил с собой в порыве раскаяния». - «Аж рыдая от».
Кто там будет на шее у пленного высматривать – правильная странгуляционная борозда, неправильная, сам он повис или ему помогли.
«Мы его минут десять вешали – все не дохнет, пакость. Хрипит, сипит, ногами дрыгает, обоссался даже, но никак не дохнет, гнида», - полез в уши обманчиво знакомый, обманчиво веселый, условно-обобщенный, ничейный голос.
Десять, двадцать минут – и все. Тишина и спокойствие, очистительная жертва принесена, справедливость восстановлена, люди мирно расходятся по своим делам, и только солдаты матерятся «вот телес себе накачал, ур-род», отволакивая труп до морга.
«Жертва», между тем, не являла никаких признаков страха или раскаяния за свои злодеяния. Пятнистый все пытался удержать клонящуюся голову, пялился на людей, морщил нос и дергал почерневшими, распяленными губами – силился зарычать.
Вот пакость какая. Что-то у него сейчас в голове творится? – смеется он или храбрится? Или попросту нас, подонков, всех скопом ненавидит, как тот, вчерашний? Кидай в него камни или помогай – все ему едино, омерзительно.
И в башку не заглянуть, не изобрели мудрилы еще такого зонда – для направленной телепатии.
…Толпа замерла в обманчивом равновесии. Ну? Кто первым кинет камень?
Тело, вздернутое за шею, растягивается настолько, что почти достает носками до спасительной земли. Но все же не достает – и такого роста не хватает, от «виски» до спасения – расстояние почти в три метра. Хотя бывает и иначе, бывает – впритык. Тело медленно вращается, задетое, и видно – язык у них тоже вываливается и прикусывается, когда…
- У вас, сэй Харт, к концу командировки, наверное, целый фотоальбом наберется. «Лики Смерти».
- Хорошо, если не «Фотоматериалы военных преступлений».
- Что?
- Да ничего. Я говорю – как бы эти веселые картинки не засекретили.
Тело крутится вокруг своей оси; кровь из рассеченного лба заливает глаза; красиво, кинематографично выползает – из-под груды камней – ободранная рука.
(Зачем вы преследуете меня – сейчас? Зачем терзаете, воронье?)
Редчайшие коллекционные кадры.
- Треш. Тре-еш. Полнейший. – Майор Харт вернулся в палатку не пьяным, но пьяненьким. До состояния кисельной размягченности и желания разговаривать с самим собой вслух, причем криком.
Но снимки действительно вышли паршивыми – нечеткими и размазанными, и даже при желании это нельзя было выдать за концептуальность.
Но Джастин уперто жал и жал на кнопки «вперед-приблизить-улучшить», выбирая хоть что-то приемлемое, чтоб людям не стыдно было показать. А, в итоге, просмотрел отобранное, крепко выругался и ткнул на «очистить», разом послав в никуда все, что наснималось на вчерашнем сафари.